Отец погиб в самом начале войны.  Лихолетье только начиналось

В конце июня 1941 года отец получил повестку явиться в военкомат. На следующее утро мы с мамой пoшли провожать отца. Не знаю, о чем он тогда. Наверное, надеялся, что война скоро закончится, и он вернется к семье.  Отцу было 28 лет, он оставлял жену, четырех детей, мал – мала меньше. Вокруг все о чем-то говорили, пили, где-то играла гармонь, звучали песни. Подогнали товарный состав. На двух платформах стояли пушки. Все с восхищением смотрели на грозноеоружие. Оно сокрушит врага.

Позвучала команда: по вагонам! Все пришло в движение, женщины заголоси, запричитали. Отец поднял меня над собой. Потом крепко обнял, сказал: тебе быть хозяином дома, держись!

Отец погиб в первые месяцы войны. Я плохо помню его лицо. Больше по редким довоенным фотографиям. А тогда я прижимался к родной колючей, щетинистой щеке и отец казался мне вечным и самым сильным на свете.

Состав медленно отошел от станции. Стало тихо и тягостно. На западе, на загорелась заря. Цвет у нее был яркий.

Домой пришли молча. Малыши что-то спрашивали, мама им отвечала невпопад отрешенным голосом. Так началось мое военное детство.

На углу улиц Топорковской и Рев.проспекта, где сейчас находится доска Почета, была установлена большая карта. Там красными флажками отмечали линию фронта, у карты, особенно по вечерам, собиралось много народа. Верили: Москву немцам не отдадут.

Зиму 1942 года семья прожила без особой нужды. Но весной запасы продовольствия подошли к концу. Хлеба, который давали по карточкам, нам не хватало. Перебивались кое-как, впроголодь. В городе появилось много эвакуированных. В основном, это были женщины и дети. Их расселяли по домам.

В городе шло обучение и формирование новых частей. Было много военных. Мы стайками бегали и наблюдали, как они маршировали по улицам.

Извещения о гибели мужей, отцов, братьев, сынов называли “похоронками”. Когда они приходили, в траурном доме собирались соседи, утешали, делили горе. Тогда жили, поддерживая друг друга.

Долечиваться домой прибывали раненные. Они рассказывали о фронтовых буднях, о земляках, о зверствах фашистов. На неформальные встречи с ранеными собиралось очень много народа. Слушали, задавали вопросы, думали горькие думы.

С продуктами становилось все хуже. Мама получала всего 150 рублей. Она не работала, потому что некуда было девать нас, малолетних детей.

Тогда всем давали землю под огороды в районе нынешнего завода “Гидрозатвор”. Мы посадили картошку, посеяли просо. Осенний урожай как-то помог пережить зиму.

По домам развозили для стирки и штопки солдатское обмундирование. Запекшаяся кровь, простреленные гимнастерки, галифе. Тяжкая общественная работа. Но, если стирать белье песком или илом, то можно сэкономить хозяйственное мыло и что-то выкроить для семьи. В войну мыло очень ценилось.

Появилось слово Сталинград. Осенним пасмурным днем над городом появился не-мецкий самолет с черно – белыми крестами. Он летал кругами так низко, что мы, пацаны, отчетливо видели летчика в защитных очках. Мы грозили ему кулаками, целились палками, изображая из себя стрелков.

Событие взбудоражило Пугачев. Заговорили о светомаскировке, прошла команда копать траншеи. Мы с мамой рыли окоп в огороде, но вскоре мама бросила лопату:

– Если убить, так убью и в траншее.

Даже мне, ребенку стало понятно, как она измотана, какая великая усталость ее гнетет. К счастью, Пугачев не бомбили. Все-таки, это был глубокий тыл.

Мама собирала меня в первый класс, сшила из отцовской одежды костюм и рубашки. Тетрадей не хватало, учились писать на старых газетах. Учительница постоянно призывала нас хорошо учиться, соблюдать дисциплину. Этим, как она нас уверяла, мы помогаем фронту и приближаем Победу.

Зима 1943 года была очень тяжелой. Плохо было с продуктами, еще хуже с топливом. Мы переломали на дрова забор, ходили с мамой за Иргиз корчевать пни в вырубленном саду. Топили “буржуйку”. Пока она горела, в комнате было относительно тепло.

В школу я ходил с охотой. Нас там подкармливали, давали несколько ложек каши или маленькую булочку.

Фронт уходил на запад, но это никак не влияло на состояние жизни в Пугачеве. По-прежнему было голодно и холодно.

Весной 1943 года в город привезли пленных немцев. Они работали в карьере, строили сгоревший театр. Мы побежали посмотреть на живых немцев. Воображение рисовало их с рогами, собачьими головами и, вообще, не людского обличия.

Нас постигло разочарование, когда мы увидели обыкновенных мужиков в зеленых френчах. Интерес к немцам пропал. Нас куда больше занимала добыча пропитания. Мы ловили рыбу, раков, сусликов, птиц.

Взрослые говорили про открытие второго фронта. Я так и не мог понять, что это такое до той поры, пока в Пугачев не завезли американскую тушенку, галеты, масло. Открыли столовые. Это, конечно, спасало нас от голода.

Начался май 1945 года. Об окончании войны я узнал в школе. Пришла  учительница, говорит: война кончилась! Нас отпустили с уроков. Взрослые на улице, встречаясь, поздравляли друг друга. Кругом все ликовали.

В нашу семью Победа радости не принесла. У мамы теплилась надежда, что отец жив и, возможно, вернется. Ведь бывали случаи: похоронили человека, а он и не погиб вовсе.

Вскоре стали прибывать эшелоны с демобилизованными. Я каждый раз бегал на вокзал. Однажды показалось, что из вагона вышел отец. Кинулся к солдату, но понял, что обознался. С тех пор я перестал ходить на вокзал. Так закончилось военное детство.

А. ШЕЙКИН