– Скажите, а перед вами кто-нибудь есть? – задаю я обыденный вопрос в медицинской очереди.

– Нет, мы первые, – отвечает мне отец милой девочки-подростка, очень похожей на мальчика. И тут бы мне и выдохнуть, но я не успеваю, потому что папа добавляет: мы здесь уже два с половиной часа сидим.

Медико-социальная экспертиза – это отдельная пыточная для родителей и их детей с ограниченными, на минуточку, возможностями здоровья. Здоровые на МСЭ не ходят. Ни один родитель не произносит при своем ребенке слово «инвалидность», поэтому справку об установлении инвалидности все называют просто – «розовая». Медико-социальная экспертиза эти «розовые справки» выдает.

67

МСЭ – последний рубеж. На осмотр ребенка комиссией из четырех человек уходит не больше десяти минут: окинуть взглядом раздетое по пояс дитя, приложить фонендоскоп к спине, сантиметровой лентой обхватить грудную клетку, сказать – одевайтесь, ждите, распечатать и подписать справку и программу реабилитации. Но к этому рубежу еще надо прорваться.

За спиной у тебя стационар (лучше, чтобы ребёнка обследовали там, иначе намучаешься бегать по поликлиникам, но и туда все равно придется тоже). За спиной у тебя забег по врачам из поликлиники, часто по нескольким филиалам. И это отдельный квест.

Запись, как полагается, за две недели, к гастроэнтерологу – это на Барнаульскую, а ортопед, так уж и быть, примет на Энтузиастов. Попасть к педиатру – проблема из проблем.

Российский минздрав прикладывает и прикладывает усилия, чтобы в поликлиники приходили врачи, а они всё не приходят и не приходят. Например, в восьмой детской поликлинике Саратова, в ее главном филиале, нет ни одного участкового педиатра. Всё, чему для счастья пациента полагается быть, – и навесной потолок, и пластиковые окна, и камеры видеонаблюдения вместе с прилагающимся к ним охранником с монитором перед входом за столом, и даже вендинговый автомат с бахилами – есть, а педиатров нет.

И вот ты с честью и достоинством прошел все испытания, все склоки, все выяснения отношений с администрацией поликлиники, и, волоча за собой измученное очередями дитя, пришел к последнему рубежу. Ты стоишь у последнего рубежа, и у тебя немного дергается глаз. Ты пытаешься радоваться – на МСЭ ребенка записывают заранее, есть время приема, прием расписан – по человеку раз в полчаса. Да как-то не выходит. Вот оно, живое доказательство пытки – отец и его дочь-подросток, которые сидят в холодном коридоре с 8.30 утра. А на часах, меж тем, начало одиннадцатого.

Коридор холодный, скамьи жесткие, пеленальный столик для малышей без матрасика. По стенам лентой горизонтальные плакатики А4 с городами-героями, с подвигами Великой Отечественной войны. Пример, значит, для подражания. В предбаннике – письменный стол, к столешнице которого скотчем приклеены образцы заявлений (заявление писать от руки и без помарок, как на уроке чистописания, и гонять переписывать вас будут до тех пор, пока не напишете идеально). Две очереди: одна в бюро МСЭ номер семь, вторая в бюро МСЭ номер восемь. Все с детьми. Сегодня от двух до 14 лет.

Моя Наталья быстренько заводит дружбу с девочкой чуть помладше, видимо, с ДЦП – ходит малышка с трудом, но всё-таки уверенно. Бегать и прыгать не может, зато улыбается во весь рот и периодически громко хохочет – Натаха делает вид, что падает, и это малышку дико смешит. На медико-социальную экспертизу они приезжают третий год подряд. С языка у меня рвется горькое: «каждый год 31 декабря мы с друзьями ходим в баню».

Для многих семей медико-социальная – это ежегодный ритуал, от которого ни спрятаться, ни скрыться. Хотя есть ряд случаев, когда инвалидность ребенку дают просто по факту заболевания. Так было с сахарным диабетом. «Розовую справку» ребенку непременно дадут – не могут не дать, но, будь добр, раз в год приди на переосвидетельствование. Пройди поликлинический квест, приди к назначенному времени, посиди перед дверью бюро от часа до бесконечности и сделай так, чтобы твой ребенок производил как можно меньше шума – крики, визги и детский смех отвлекают от работы.

Что происходит в недрах каждого из бюро – нам не объясняют. Почему первый пациент, просидевший под дверью два с половиной часа, все ещё маринуется в коридоре – неизвестно. Что делают в теплом кабинете четыре человека, глядящие в компьютеры, нам не расскажут. А хотелось бы.

Вообще, когда тебе объясняют, что именно за проблема не позволяет вовремя принять ребёнка, это здорово успокаивает и «гасит» нервы. Мы все люди, мы все умеем входить в положение. Но нам не объясняют, и я чувствую, как подспудно растет родительское раздражение. Тихие разговоры крутят одни и те же темы – «мы не знаем, почему так долго» и «почему мы должны раз в год доказывать, что он не верблюд» (у «верблюда» разные вариации: «ДЦП не излечился», «сахарный диабет не рассосался», «нога не отросла»), «а вон тем бессрочную дали, потому что они кому надо чего надо дали».

Теперь детей-диабетиков пожалели – с апреля этого года они получают инвалидность до 14 лет. Девять лет не видеть этих мрачных коридоров это счастье. Счастье, недоступное маме девочки с ДЦП, приехавшей на переосвидетельствование из районного центра (пять часов в дороге в одну сторону) в третий раз.

Я человек очень лояльный к любой бюрократии. Я даже жалобы не пишу. Но даже мне этот странный порядок, по которому работают бюро МСЭ, кажется издевательским. Мало, видать, родителям того, что у их детей серьезные проблемы со здоровьем. Надо их вместе с детьми (не шумите! не хохочите! не бегайте!) по два с лишним часа мариновать в холодном коридоре, собирая искусственную очередь.

Хоть бы столик какой поставили с карандашами и раскрасками. Но в месте, созданном не для людей, а для отчетности, кому это нужно?

Анна Мухина, “Газета недели в Саратове” fn-volga.ru