26 июня 1941 года отец получил повестку из военкомата. На следующее утро мы с мамой пошли провожать отца. Не знаю, о чем он думал тогда. Наверное, надеялся, что война скоро закончится, и он вернется к семье. Отцу было 28 лет, он оставлял жену и четырех детей. Пугачевский перрон был заполнен. Вокруг о чем-то говорили, играла гармонь. Подогнали товарный состав. Прозвучала команда: по вагонам! Все пришло в движение, женщины заголосили, запричитали. Отец поднял меня над головой, крепко обнял, сказал:
– Тебе быть хозяином дома, держись!
Отец погиб в первые месяцы войны. Я плохо помню его лицо. Больше по редким довоенным фотографиям. А тогда я прижимался к родной колючей, щетинистой щеке и отец казался мне вечным и самым сильным на свете.
Состав медленно отошел от станции. Стало тихо и тягостно. Домой пришли молча. Малыши что-то спрашивали, мама им отвечала невпопад тихим, отрешенным голосом. Так началось мое военное детство.
Зиму 1942 года семья прожила без особых трудностей. Но весной запасы продовольствия подошли к концу. Хлеба, который давали по карточкам, нам не хватало. Перебивались кое-как, впроголодь. В городе появилось много эвакуированных. В основном, это были женщины и дети. Их расселяли по домам. Приезжие рассказывали о бомбежках, о разбитых городах и сожженных селах. К весне 1942 года в нашем квартале все мужчины были отправлены на фронт. В городе шло обучение и формирование новых частей. Было много военных.
Извещения о гибели мужей, отцов, братьев, сынов называли “похоронками”. Когда они приходили, в траурном доме собирались соседи, утешали, делили горе. Тогда жили, поддерживая друг друга.
С продуктами становилось все хуже. Мама получала всего 150 рублей. Она не работала, потому что некуда было девать нас, малолетних детей.
Тогда всем давали землю под огороды в районе нынешнего завода “Гидрозатвор”. Мы посадили картошку, посеяли просо. Осенний урожай как-то помог пережить зиму.
По домам развозили для стирки и штопки солдатское обмундирование. Запекшаяся кровь, простреленные гимнастерки, галифе. Тяжкая общественная работа. Появилось слово Сталинград. Осенним пасмурным днем над городом закружил немецкий самолет с черно – белыми крестами. Он летал кругами так низко, что мы, пацаны, отчетливо видели летчика в защитных очках. Событие взбудоражило Пугачев. Заговорили о светомаскировке, прошла команда копать траншеи. Но Пугачев не бомбили. Все-таки, это был глубокий тыл.
Мама собирала меня в первый класс, сшила из отцовской одежды костюм и рубашки. Тетрадей не хватало, учились писать на старых газетах. Учительница постоянно призывала нас хорошо учиться, соблюдать дисциплину. Этим, как она нас уверяла, мы помогаем фронту и приближаем Победу.
Зима 1943 года была очень тяжелой. Было плохо с продуктами, еще хуже с топливом. Мы переломали на дрова забор, ходили с мамой за Иргиз, корчевать пни в вырубленном саду. Топили “буржуйку”. Пока она горела, в комнате было тепло. Появился сланец, горючий материал серого цвета. Он давал очень много золы. Сланцем еще долго топили после войны.
Весной 1943 года в город привезли пленных немцев. Они работали в карьере, а так же строили театр. Мы побежали посмотреть на живых немцев: обыкновенные мужики в зеленых френчах. Интерес к пленным пропал. Нас больше занимала добыча пропитания. Мы ловили рыбу, раков, сусликов, птиц.
Ощутили помощь союзников. В Пугачев завезли американскую тушенку, галеты, масло. Открыли столовые. Это спасало нас от голода.
Начался май 1945 года. Об окончании войны я узнал в школе. Нас отпустили с уроков. Кругом все ликовали.
У мамы теплилась надежда, что отец жив и, возможно, вернется. Я бегал на вокзал встречать эшелоны с демобилизованными фронтовиками. Однажды показалось, что из вагона вышел отец. Бросился к солдату, но понял, что обознался. С тех пор я перестал ходить на вокзал. Так закончилось военное детство.
А. Шейкин
Послесловие. Александр Федорович Шейкин стал хирургом, участвовал в освоении целины, долгое время был главным врачом пугачевской городской больницы, многое сделал для ее развития. Давно на пенсии, здравствует. У него хорошая семья: жена, сын, внуки.