В гостях у «Пугачевского времени» звезда русской жанровой песни Михаил Шуфутинский.

7654

– Михаил Захарович, Ваши первые впечатления об эмиграции?

– 19 февраля 1980 года с женой и двумя детьми мы выехали из страны, взяв четыре чемодана. Там было самое необходимое и, так называемый, «фраерский набор», то есть то, что можно было продать: фоторужье, объектив, фотоаппарат, пластинки, матрешки. Еще я взял с собой любимые ноты, которые оставались у меня еще с той поры, когда я только учился музыке. «Колокола» Рахманинова, другие партитуры в очень хороших изданиях. Самое интересное, что они продались первыми и лучше всего. Я буквально отрывал их от сердца, но из Москвы мы везли всего лишь 511 долларов, которые обменяли при выезде из Союза, и выбирать не приходилось. Сначала была Австрия. Несколько дней спустя нас посадили на поезд и повезли в Италию. В апреле я уже был в Нью-Йорке, где нас встречал мой товарищ Вадик Косинов, с кем я еще работал в Магадане. Он играл в одном из первых русских ресторанов, который назывался «Садко». Там пели Люба Успенская и Марина Львовская. До этого он писал мне в письмах, что они там раскрутили шикарное заведение, народ к ним ломится, поэтому и Брайтон-бич я себе представлял как Калининский проспект. Несколько дней спустя мы поехали к нему на работу. Впечатление было не ахти. Во-первых, грохочущее над Брайтоном метро и возникающая немая сцена, когда движется поезд – потому что сказать и услышать ничего нельзя. Маленькие непрезентабельные домики, горы мусора. Ресторан находился в полуподвале, туалет находился на втором этаже, что было вообще непонятно.

– Можно ли сказать, что Вас напугало то, что Вы увидели?

– После работы в Магадане и на Камчатке – Брайтон-бич, Бруклин никак не мог напугать. Я был удивлен. Но раздражения это не вызывало. Я понимал, что, наверное, так надо. Я в Америке никогда не был. И прежде всего надо было посмотреть и разобраться, а потом для себя делать выводы.

– Вы вспомнили вашу работу в ресторанах Магадана. Ходят байки, что сохранились записи Шуфутинского, сделанные еще до эмиграции. Возможно ли такое?

– Такое возможно, но у меня такой записи нет, я тогда не дорожил этим. В ресторане пел, правда, немного. Я не представлял, что меня будут называть певцом, мы же играли джаз!

– Михаил Захарович, какую музыку вы слушали в юности?

– В раннем детстве я жил с родителями на даче в Салтыковке, они тогда были студентами. Собирались компании, и они пели «Таганка, все ночи полные огня…»  или «На Колыме, где тундра и тайга кругом». В годы учебы в музыкальном училище я слушал джаз, засыпал и просыпался под «Голос Америки». У меня был один из первых джазовых коллективов в Москве. Я учился на дирижерско-хоровом факультете в музыкальном училище, поэтому прилично знаю классику. Если очень сильно захотеть, могу встать за пульт какого-нибудь малого симфонического оркестра, положить перед собой ноты и дирижировать. Я читаю партитуры свободно, для меня это не загадка.

– Расскажите, пожалуйста, о начале работы в Америке.

– Сначала была записана пластинка с четырьмя песнями в эстрадном стиле, солисткой была Зоя Шишова. Затем ко мне обратился певец Саша Боцман с просьбой сделать аранжировки для его альбома, но этот проект так и не воплотился в жизнь. Тогда мы начали делать альбом с Мишей Гулько, которого я знаю еще со времен работы на Камчатке. Миша – легендарный музыкант. Он оказался в Америке раньше меня и пел там в ресторанах. Мы решили сделать пластинку, подобрали песни, стали записывать. Я сделал все аранжировки. Диск получил название «Синее небо России». У Гулько пошли кое-какие концерты, мы вернули деньги с продажи дисков и кассет. Потом, позже я записал свой первый альбом «Побег». Я аранжировал альбомы Анатолию Могилевскому, Любе Успенской, Майе Розовой и Марине Львовской.
После выхода моего второго альбома «Атаман» с песнями Александра Розенбаума я стал просто героем. Пластинку купили все магазины, я продал пять тысяч экземпляров. В ресторан «Парадиз», где я тогда работал, стояли очереди.

– Вы практически ежегодно выпускали новый альбом, где всегда преобладал шансонный материал, и вдруг в середине 90-х запели эстрадные песни. Что заставило Вас отказаться от исполнения материала, который принес успех?

– Я всегда любил эстраду, хорошо к ней относился, плюс я оказался в новых условиях, видел, что происходит на рынке, ведь это мой бизнес. Еще в Союзе у меня была группа «Лейся, песня!». Мне нравится петь песни, рассчитанные на более широкую аудиторию.

– «Таганку», «Душа болит», «Левый берег Дона» поют по всему миру, в вашем исполнении они стали классикой…

– Пусть, я покажусь нескромным человеком, но, надеюсь, мне удалось спеть несколько песен, которые залегли людям в душу надолго. Кстати, о «Таганке». В 1990 году я был в Риге на гастролях. Ко мне пришел пожилой человек, принес истлевшую тетрадку, где у него были собраны разные песни и указаны авторы. Человек, ее написавший, сидел в 30-х годах в рижском централе. Купить бы ее у него за любые деньги тогда, но…

А. Школин, г. Москва. Специально для «Пугачевского времени»