Первым врачом города Николаевска был Александр Александрович Кадьян. Он прибыл в уезд в 1872 году по приглашению местных властей после окончания медицинской академии в Санкт – Петербурге. Доктор считал, что Заволжье – наиболее подходящее место для рациональной врачебной деятельности. Симпатии к народничеству и ложный донос закончились трагедией. В июле 1874 года А.А. Кадьян был арестован в Николаевске и три года провел в тюрьмах Москвы, Самары и Санкт – Петербурга, пока, наконец , суд не вынес оправдательный приговор. Это был процесс по делу первых террористов, известных в истории как процесс 193-х. Впоследствии Александр Александрович жил в столице, стал профессором, занимался хирургической практикой и преподавал в медицинском институте.

Годы, проведенные А.А. Кадьяном в Николаевске, интересны нам документальным описанием порядков и нравов той поры, бытовыми подробностями жизни полуторавековой давности. В письмах доктор, например, жаловался на двух врагов его провинциальной жизни. Первый – это грязь и антисанитария, второй – некультурность чиновничества.

Когда А.А. Кадьян оказался в тюрьме, выручать его из беды приехал известный петербургский адвокат Н.С. Таганцев. Его записи, касающиеся первого доктора Николаевска, были изданы отдельной книгой, один экземпляр которой хранится в нашем краеведческом музее. Итак, свидетельства очевидца, адвоката Н.С. Таганцева. Шел 1875 год.

«Было ярко-солнечное утро, когда я въезжал в Николаевск. Город имел в то время полуевропейский, полуазиатский вид. Раскинут он в широкой степи на очень большой площади, хотя в нем было всего около семи тысяч жителей. Огромная базарная площадь посреди города, куда приезжали продавцы даже на верблюдах. Кругом несколько улиц с маленькими деревянными домиками, достаточно грязные, немощеные. На площади посредине – огромная лужа или болото, в этот раз, после дождя, глубокая, но, по-видимому, вообще просыхавшая только в самые сухие месяцы. По крайней мере, мне передавали местную легенду, что несколько лет тому назад городничий возвращался домой из клуба в собственном экипаже, но когда кучер приехал домой, то оказалось, что барина нет: по дороге он выпал из дрожек в лужу и в ней захлебнулся.

При въезде в этот богоспасаемый град возница обернулся ко мне с вопросом: к кому ехать? Я ответил, что у меня знакомых нет, что поезжай в гостиницу. Он, по общему свойству российских ямщиков того времени, ничего не ответил, как будто понимая, взмахнул кнутом, и мы шибкой рысью въехали на площадь. Там, обернувшись опять ко мне, он сказал: «А ведь гостиницы для приезжих у нас нет». На мой вопрос, где же приезжие останавливаются, он ответил: «Дворяне – вон там», – и показал на небольшой двухэтажный домик. Я поднялся по лестнице во второй этаж. Наверху, на площадке, стоял какой-то пожилой господин высокого роста в пиджаке. Я обратился к нему. Он сделал величественный жест и, показывая пальцем на себя, произнес: «Я – здешний предводитель дворянства», – и ушел по коридору.

Столкновение с предводителем особенно смущало меня потому, что именно через него я должен был собрать некоторые нужные для защиты данные, а его-то я так неудачно рассердил.

Но опасения мои оказались напрасными. Предводителю донесли, что я – генерал, известный профессор, а главное, что я преподаю великому князю, бываю во дворце и так далее. Теняков, предводитель дворянства Николаевского уезда, испугался и решил звать меня к себе в дом. В общем, предводитель и другие думцы, с которыми я познакомился, отнеслись ко мне чрезвычайно радушно. Все вспомнили Кадьяна, говорили о нем с большим сочувствием, и я потом добыл легко все то, что мне было нужно. Осмотрел я арестантский дом, из которого по обвинительному акту предполагался побег будто бы больных арестантов, в содействии коему обвинялся Кадьян; собрал официальные доказательства, что решетка в тюрьме была снята ввиду летней духоты в женском отделении, а побег, по обвинительному акту, предполагали будто бы сделать из мужского отделения; добыл скорбные листы и копии из рецептурной книги и т.д., а главное, перевидал многих местных жителей, которые согласились приехать в Санкт-Петербург, чтобы свидетельствовать о деятельности Кадьяна как врача и как лица, кормившего во время самарского голода семьсот душ крестьян. Одним словом, собрал все то, что было представлено мной потом на судебном следствии и что послужило основанием для оправдания Кадьяна по всем заведенным на него обвинениям.

Конечно, не могу сказать, чтобы в те четыре дня, которые я провел в Николаевске, я изучил или даже познакомился с его так называемой интеллигенцией, о которой, впрочем, я имел заочное представление из писем Кадьяна, но одно могу сказать, что видел воочию невероятное пьянство, разделяемое Николаевском, увы, со всей матушкой Русью.

Внизу – это водочное опьянение – шумящее, кричащее на площадях, на улицах и на базарах; наверху – более прикрытое, более полированное, водочно-винное. Кто его помнит? Я приведу несколько местных данных. Во- первых, своеобразный обычай, усмотренный мной уже в первый день пребывания в Николаевске утром, при посещении клуба. Как только приходил новый посетитель, то клубный лакей, не спрашивая и не получая никаких требований, немедленно обходил всех присутствовавших с подносом с разлитой в рюмках водкой, и все желающие чокались с пришедшим; а так как приходили поодиночке и пришло, по крайней мере, человек двадцать, то можно себе представить, что выходило из такой прелюдии к завтраку, в особенности для более ранних гостей.

Во-вторых, я видел образец любопытного экипажа специально для развоза гостей от «Амфитриона предводителя». В один загиб сажали отъезжающего гостя, а в другой – казачка, который должен был, обвивая рукой грузного посетителя, довозить его, без потери равновесия, до дому.

В – третьих, познакомился с самим предводителем. Он трижды выбирался предводителем на трехлетие. Спустил свое личное состояние и наконец остался при любопытном отношении к нему местного дворянства и при страшной болезни печени, несмотря даже на его крепкий организм. Уговаривали его дворяне, советовали доктора отправиться в Неметчину, в Карлсбад или Мариенбад попить воды, но он ссылался на безденежье. Тогда дворяне сложились, собрали порядочные деньги и наконец отправили предводителя на излечение в Карлсбад. Прошло недели две – три, и вдруг объявляется Теняков обратно и с грустью заявляет, что он до Москвы доехал благополучно, но попал к Тестеву, вместо заграничных курортов, пропил все собранное в Москве. Он также хотел приехать свидетелем по делу Кадьяна, но так и не приехал».

Н. Сулейманова, директор краеведческого музея им. К.И. Журавлева

Вам на заметку:

Если вы хотите приобрести лист медный, то сделайте это в организации, чьи контакты вы найдете по указанной ссылке. Высокое качество, оптовые продажи и многое другое, что может порадовать покупателей.